Неточные совпадения
Проходит после того десять лет — мудрец все еще держится на свете, еще больше прежнего кругом
в долгах и так же задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина
в тюрьму.
Их деды — попы, мелкие торговцы, трактирщики, подрядчики, вообще — городское мещанство, но их отцы
ходили в народ, судились по делу 193-х, сотнями сидели
в тюрьмах, ссылались
в Сибирь, их детей мы можем отметить среди эсеров, меньшевиков, но, разумеется, гораздо больше среди интеллигенции служилой, то есть так или иначе укрепляющей структуру государства, все еще самодержавного, которое
в будущем году намерено праздновать трехсотлетие своего бытия.
После нескольких месяцев
тюрьмы ее
сослали в глухой городок Вятской губернии. Перед отъездом
в ссылку она стала скромнее одеваться, обрезала пышные свои волосы и сказала...
Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами
в тюрьмах, где они заражались чахоткой,
сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой
в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии.
Так вот
в исследовании вопроса о том, зачем все эти столь разнообразные люди были посажены
в тюрьмы, а другие, точно такие же люди
ходили на воле и даже судили этих людей, и состояло четвертое дело, занимавшее
в это время Нехлюдова.
Что же мы делаем? Мы хватаем такого одного случайно попавшегося нам мальчика, зная очень хорошо, что тысячи таких остаются не пойманными, и сажаем его
в тюрьму,
в условия совершенной праздности или самого нездорового и бессмысленного труда,
в сообщество таких же, как и он, ослабевших и запутавшихся
в жизни людей, а потом
ссылаем его на казенный счет
в сообщество самых развращенных людей из Московской губернии
в Иркутскую.
Несколько человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к
тюрьме, шагах
в ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное здание
тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем
ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
После второй
тюрьмы его
сослали в Пермскую губернию.
—
В тюрьме, куда меня посадили, — рассказывал Крыльцов Нехлюдову (он сидел с своей впалой грудью на высоких нарах, облокотившись на колени, и только изредка взглядывал блестящими, лихорадочными, прекрасными, умными и добрыми глазами на Нехлюдова), —
в тюрьме этой не было особой строгости: мы не только перестукивались, но и
ходили по коридору, переговаривались, делились провизией, табаком и по вечерам даже пели хором.
Революционерку арестовали и с ней Кондратьева за нахождение у него запрещенных книг и посадили
в тюрьму, а потом
сослали в Вологодскую губернию. Там он познакомился с Новодворовым, перечитал еще много революционных книг, всё запомнил и еще более утвердился
в своих социалистических взглядах После ссылки он был руководителем большой стачки рабочих, кончившейся разгромом фабрики и убийством директора. Его арестовали и приговорили к лишению прав и ссылке.
Все, что было высшего и благовоспитанного, ринулось к нему
в тюрьму; Ришара целуют, обнимают: «Ты брат наш, на тебя
сошла благодать!» А сам Ришар только плачет
в умилении: «Да, на меня
сошла благодать!
Прошло пятнадцать лет, [Введение к «
Тюрьме и ссылке», писанное
в мае 1854 года. (Прим. А. И. Герцена.)] «я жил
в одном из лондонских захолустий, близ Примроз-Гиля, отделенный от всего мира далью, туманом и своей волей.
…Неизвестность и бездействие убивали меня. Почти никого из друзей не было
в городе, узнать решительно нельзя было ничего. Казалось, полиция забыла или обошла меня. Очень, очень было скучно. Но когда все небо заволокло серыми тучами и длинная ночь ссылки и
тюрьмы приближалась, светлый луч
сошел на меня.
Мы были полны теоретических мечтаний, мы были Гракхи и Риензи
в детской; потом, замкнутые
в небольшой круг, мы дружно
прошли академические годы; выходя из университетских ворот, нас встретили ворота
тюрьмы.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая
в Ницце), посадили
в тюрьму, ночью
ходили патрули, и народ
ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал
в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и
в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.
Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не наведет на
тюрьму, и уже
прошла, уже и скрылась. Пусто во всем мире. Унывно шумит Днепр. Грусть залегает
в сердце. Но ведает ли эту грусть колдун?
Проходит в бегах неделя-другая, редко месяц, и он, изнуренный голодом, поносами и лихорадкой, искусанный мошкой, с избитыми, опухшими ногами, мокрый, грязный, оборванный, погибает где-нибудь
в тайге или же через силу плетется назад и просит у бога, как величайшего счастья, встречи с солдатом или гиляком, который доставил бы его
в тюрьму.
Летом 1890 г.
в Рыковской
тюрьме содержалась женщина свободного состояния, обвиняемая
в поджоге; сосед ее по карцеру, арестант Андреев, жаловался, что по ночам ему мешают спать конвойные, которые то и дело
ходят к этой женщине и шумят.
Больных, обращавшихся за медицинскою помощью
в 1889 г., было 11309; но так как большинство каторжных
в летнее время живет и работает далеко вне
тюрьмы, где лишь при больших партиях находятся фельдшера, и так как большинство поселенцев, за дальностью расстояния и по причине дурной погоды, лишено возможности
ходить и ездить
в лазареты, то эта цифра касается главным образом той части населения, которое живет
в постах, вблизи врачебных пунктов.
Ей видно, как перед самым домом из открытого парника глядят уже созревшие арбузы и около них почтительно, с выражением рабского усердия,
ходит каторжный садовник Каратаев; ей видно, как с реки, где арестанты ловят рыбу, несут здоровую, отборную кету, так называемую «серебрянку», которая идет не
в тюрьму, а на балычки для начальства.
Всякие предосторожности, обман начальства, взломы, подкопы и т. п. нужны бывают только тому меньшинству, которое сидит
в кандальных,
в карцерах и
в Воеводской
тюрьме, и, пожалуй, тем еще, кто работает
в руднике, где почти по всей линии от Воеводской
тюрьмы до Дуэ стоят и
ходят часовые.
Когда
проходишь по площади, то воображение рисует, как на ней шумит веселая ярмарка, раздаются голоса усковских цыган, торгующих лошадьми, как пахнет дегтем, навозом и копченою рыбой, как мычат коровы и визгливые звуки гармоник мешаются с пьяными песнями; но мирная картина рассеивается
в дым, когда слышишь вдруг опостылевший звон цепей и глухие шаги арестантов и конвойных, идущих через площадь
в тюрьму.
Так как
в районе каждой
тюрьмы мне приходилось прежде всего пользоваться канцелярским материалом для справок и услугами грамотных людей, то во всем Тымовском округе, и особенно
в Рыковском, я не мог не заметить на первых порах того обстоятельства, что здешние писаря хорошо подготовлены и дисциплинированны, как будто
прошли специальную школу; подворные описи и алфавиты они ведут
в образцовом порядке.
Около
тюрьмы ходят часовые; кроме них, кругом не видно ни одного живого существа, и кажется, что они стерегут
в пустыне какое-то необыкновенное сокровище.
— И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам
ходит, вроде приживалки. У ней вся задача
в жизни — дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь
в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье
в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
Верно, что вам трудно о многом говорить с добрым Матвеем Ивановичем. Он не был
в наших сибирских
тюрьмах и потому похож на сочинение, изданное без примечаний, — оно не полно. Надеюсь, он найдет способ добраться до Тобольска, пора бы ему уже
ходить без солитера…
— Я бы ее, подлую,
в порошок стерла! Тоже это называется любила! Если ты любишь человека, то тебе все должно быть мило от него. Он
в тюрьму, и ты с ним
в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты все-таки с ним. Что тут особенного, что корка черного хлеба, когда любовь? Подлая она и подлая! А я бы, на его месте, бросила бы ее или, вместо того чтобы плакать, такую задала ей взбучку, что она бы целый месяц с синяками
ходила, гадина!
— Нет-с, не
пройдет, потому что все так уж к тому и подстроено; скажите на милость, где это видано: какому-то господину
в его единственном лице вдруг предоставлено право судить меня и присудить, если он только пожелает того, ни много ни мало, как на три месяца
в тюрьму.
— Видите ли, у нас все как-то так выходило — она
в тюрьме — я на воле, я на воле — она
в тюрьме или
в ссылке. Это очень похоже на положение Саши, право! Наконец ее
сослали на десять лет
в Сибирь, страшно далеко! Я хотел ехать за ней даже. Но стало совестно и ей и мне. А она там встретила другого человека, — товарищ мой, очень хороший парень! Потом они бежали вместе, теперь живут за границей, да…
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают,
в тюрьмы идут и
в Сибирь, умирают… Девушки молодые
ходят ночью, одни, по грязи, по снегу,
в дождик, — идут семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Главное, чтобы все они недолго сидели
в тюрьме, скорее бы осудили их! А как только
сошлют — мы сейчас же устроим Павлу Михайловичу побег, — он необходим здесь.
— Кабы не увидал я тебя — хоть назад
в тюрьму иди! Никого
в городе не знаю, а
в слободу идти — сейчас же схватят.
Хожу и думаю — дурак! Зачем ушел? Вдруг вижу — Ниловна бежит! Я за тобой…
— Следственно, знаешь ты и то, что он под надзором находится, и хоша ему все с рук
сходит, однако он ежечасно пребывает
в надежде, что возьмут его
в тюрьму.
У m-r Пьера вытянулось лицо, но делать нечего; оставшись
в сообществе с Аграфеной Васильевной, он пошел с ней неторопливым шагом, так как Аграфена Васильевна по тучности своей не могла быстро
ходить, и когда они вышли из ворот
тюрьмы, то карета Сусанны Николаевны виднелась уже далеко.
— Он тебя увел? — произнес Иван Васильевич, посматривая с удивлением на Кольцо. — А как же, — продолжал он, вглядываясь
в него, — как же ты сказал, что
в первый раз
в этом краю? Да погоди-ка, брат, мы, кажется, с тобой старые знакомые. Не ты ли мне когда-то про Голубиную книгу рассказывал? Так, так, я тебя узнаю. Да ведь ты и Серебряного-то из
тюрьмы увел. Как же это, божий человек, ты прозрел с того времени? Куда на богомолье
ходил? К каким мощам прикладывался?
Не знал он наверно, сколько
прошло дней с тех пор, как его схватили, ибо свет ниоткуда не проникал
в подземелье; но время от времени доходил до слуха его отдаленный благовест, и, соображаясь с этим глухим и слабым звоном, он рассчитал, что сидит
в тюрьме более трех дней.
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных
в одиночных
тюрьмах, на каторгах,
сходя с ума и убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел
в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Мы верим
в то, что уголовный закон Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб — отменен Иисусом Христом и что по Новому Завету всем его последователям проповедуется прощение врагам вместо мщения, во всех случаях без исключения. Вымогать же насилием деньги, запирать
в тюрьму,
ссылать или казнить, очевидно, не есть прощение обид, а мщение.
И потому даже и
в этом случае выгоднее рисковать тем, что меня
сошлют, запрут
в тюрьму и даже казнят, чем тем, что по моей же вине я проживу всю жизнь
в рабстве у дурных людей, могу быть разорен вторгнувшимся неприятелем, им по-дурацки искалечен и убит, отстаивая пушку, или никому не нужный клочок земли, или глупую тряпку, называемую знаменем.
Или
ссылают этого человека на окраины, или вызывают на непослушание и тогда судят за нарушение дисциплины и запирают
в тюрьму, дисциплинарный батальон, где уже тайно от всех свободно мучают его, или признают сумасшедшим и запирают
в дом умалишенных.
Так, одного
сослали в Ташкент, т. е. как будто перевели
в Ташкентское войско, другого
в Омск, третьего судили за непослушание и заперли
в тюрьму, четвертого
в дом умалишенных.
— Но допустим, что вы правы, — сказал он. — Допустим, что я предательски ловлю вас на слове, чтобы выдать полиции. Вас арестуют и потом судят. Но разве
в суде и
в тюрьме вам будет хуже, чем здесь? А если
сошлют на поселение и даже на каторгу, то разве это хуже, чем сидеть
в этом флигеле? Полагаю, не хуже… Чего же бояться?
А что мне было делать?
Все объявить Феодору? Но царь
На все глядел очами Годунова,
Всему внимал ушами Годунова:
Пускай его б уверил я во всем,
Борис тотчас его бы разуверил,
А там меня ж
сослали б
в заточенье,
Да
в добрый час, как дядю моего,
В глухой
тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а
в случае, конечно,
Никая казнь меня не устрашит.
Я сам не трус, но также не глупец
И
в петлю лезть не соглашуся даром.
Да оно и понятно — столько было всего пережито и все так счастливо
сходило с рук, что я ровно ничего не боялся, а если пораздумать, то такая внезапная смерть, моментальная и
в красивой обстановке, куда лучше виселицы или расстрела на заднем дворе, а перед этим еще
тюрьма.
— Знакомимся с ужасами женской доли… Мне только здесь стал воочию понятен Некрасов и Писемский. Представьте себе, вот сейчас
в садике сидит красавица женщина, целиком из «Горькой судьбины», муж из ревности убил у нее младенца и сам повесился
в тюрьме… Вот она и размыкивает горе, третий год
ходит по богомольям…
— Я его знал года четыре тому назад! — рассказывал Макаров. Теперь лицо у него как будто вдруг удлинилось, высохло, стали заметны кости, глаза раскрылись и, тёмные, твёрдо смотрели вдаль. — Он выдал одного студента, который книжки нам давал читать, и рабочего Тихонова. Студента
сослали, а Тихонов просидел около года
в тюрьме и помер от тифа…
Эта просьба старушкою была подана прокурору на первой неделе великого поста, и о ней вдруг заговорили, как о событии, выходящем вон из ряда; а на сынков стали покашиваться, но как раз целый год
прошел, пока
проходили разные процедуры и старушка из
тюрьмы доказывала своим свободным детям, что у них еще есть деньги и что так как они не делились, то она
в этих деньгах имеет часть.
Всю-то свою девичью жизнь вспоминает Охоня, как она у бати жила
в Служней слободе, ничего не знала, не ведала, как батю
в Усторожье увезли, как
ходила к нему
в тюрьму…
Настя лежала
в больнице. С тех пор как она тигрицею бросилась на железные ворота
тюрьмы за уносимым гробиком ее ребенка,
прошло шесть недель. У нее была жестокая нервная горячка. Доктор полагал, что к этому присоединится разлитие оставшегося
в грудях молока и что Настя непременно умрет. Но она не умерла и поправлялась. Состояние ее духа было совершенно удовлетворительное для тюремного начальства: она была
в глубочайшей апатии, из которой ее никому ничем не удавалось вывести ни на минуту.
Они ни
в чем не успели; их скоро смирили, 130 человек повесили, 140 били кнутом и
сослали, до 2000 разослали по разным городам
в тюрьмы (Устрялов, том III, стр. 178).